Кирилл Данелия: «Я не коллекционер, я собиратель»
Антиквар и художник Кирилл Данелия — о тайнах египетских амулетов, эротике в музеях, поддельных статуях и очаровании «заброшек».
Кирилл Данелия — личность разносторонняя. Уже 20 лет он умудряется совмещать профессии художника и антиквара. Кирилл родился в 1968 году, учился на театрального художника в Школе-студии МХАТ, в 1989–2002 годах жил в Нью-Йорке. Его любимые техники — живопись и ассамбляж (нечто вроде трехмерного коллажа), его работы выставлялись в музеях и галереях в России и за рубежом. В собственной галерее Fusion Culture Gallery он продает восточные древности и в свое время познакомил российскую публику с буддистской скульптурой Гандары — страны на территории современного Пакистана, искусство которой испытало влияние античной Греции. А в свободное время Данелия путешествует по российской глубинке.
Вы одновременно художник, коллекционер и галерист. Расскажите, с чего все началось.
С родителей, разумеется: коллекционирование всегда было у нас в семье. В основном собрание пополнялось подарками — шестидесятники, семидесятники, грузинское искусство. Когда ты растешь среди всего этого, естественно оно становится для тебя жизненной необходимостью. И потом, я вообще барахольщик. Я не коллекционер, я собиратель, могу собирать то Гандару, то Горком графиков, если вдруг попадается. Все, что нравится, тащу в дом, как сорока.
Вот, скажем, последнее приобретение — египетские амулеты эпохи Птолемеев. Их нашивали на мумию, на ее пелену, а изготавливали еще при жизни хозяина. Эти маленькие изображения богов служили оберегами. Например, стоящая на задних ногах бегемотиха Таурет считалась защитницей материнства и детей.
На фото: Фаянсовый амулет богини Таурет. Древний Египет, XXVI династия, 685-525 гг. до н. э. Из коллекции галереи
И как, действует?
Для тех, кто в них верит, они действительно мощные. Я их перестал приносить своей супруге, так как в свое время подарил парочку, и после этого у нас двое новых детей родилось. Нам эти фигурки очень нравились, мы их складывали на буфет и вот доскладывались. Жена теперь до них даже не дотрагивается, после четвертого ребенка обходит их за километр.
Вы помните, какой был первый предмет в вашей коллекции?
Греческая голова, которую мне подарил отец, а я ему подарил в свое время Тонино Гуэрру. У отца не было для меня подарка, вот он мне и отдал ее перед самым моим отъездом в Нью-Йорк. Когда я туда приехал, то обнаружил, что там подобных древностей много продается. Есть вещи, которые стоят миллионы, а есть вполне доступные по цене. Я этому поразился, поскольку, как любой советский человек, был уверен, что любой предмет старше 60 лет должен быть в музее.
Постепенно деньги от продажи своих картин я начал вкладывать в них, и пошло-поехало. Сначала из этого выросла хорошая коллекция, потом галерея.
Какой у нее сейчас профиль?
Мое направление — движение образа Будды от греческого прототипа в Гандаре до Японии, то есть весь Шелковый путь: Гандара, Китай, Индия, Юго-Восточная Азия, Япония. Ну, и, конечно, немножко Египта, как у любого собирателя древностей.
Кроме того, японская гравюра меня давно интересует как явление. Меня заинтересовало, что настолько заказная и коммерческая продукция стала в итоге искусством, которое выставляется во всех музеях. Недавно «Волна» Хокусая ушла с аукциона за 2,4 млн долларов!
На иллюстрации: Утагава Куниëси, «Портреты верных самураев», 1953 год. Из коллекции галереи
О чем это говорит, по-вашему?
О том, что на рынке сейчас много денег и что деньги обесцениваются. Люди, во-первых, могут себе такое позволить, во-вторых, считают это инвестициями. Лично я, кстати, никогда не считал искусство инвестицией. Если хочешь что-то сохранить на черный день, покупай обручальные кольца! Их можно будет обменять на хлеб. А за гравюру Хокусая хлеба тебе никто не даст. Максимум Рембрандта поменяют на буханку, и то надо будет доказать, что он настоящий.
Коллекционирование очень сильно развилось во время ковида, потому что народ сидел по домам, и онлайн-продажи резко выросли. Тот же японский рынок буквально взорвался во время пандемии. Работающие японцы вдруг стали сидеть дома, у них появилось свободное время и куча лишних денег, ведь во время карантина их не потратишь на рестораны, одежду, путешествия. Многие вдруг ударились в собирательство. Как говорит мой друг японист Родион Жирнов, до 25 лет каждый японец собирает фигурки аниме, после 25 — статуи Будды. Так что такая сумма за «Волну» меня не удивляет, ведь это самая искомая и желанная вещь во всей японской гравюре.
Если ты выставляешь сюнгу в ночном клубе, это одно, если в комнате с красным бархатом и зеркалом на потолке — другое, а музейное пространство придает совсем иное ощущение.
В вашей коллекции есть и эротические японские гравюры сюнга. Они выставлялись в Музее декоративно-прикладного искусства в Москве. Как вам удалось устроить такую выставку в государственном музее?
Моим главным аргументом было то, что самая консервативная в мире институция, Британский музей, делала их выставку уже очень давно. Ну, и смелость директора тоже сыграла важную роль. Я очень благодарен Елене Титовой (директору музея ВДПНИ. — Прим. ред.) за это.
Никакой агрессии со стороны зрителей выставка не вызвала. Наоборот, им очень нравилось, особенно, как говорили смотрители, пенсионеркам. Сотрудники музея радостно сообщали мне об этом каждый день. Любовь — это прекрасно, а это все одна из сторон любви.
В таких выставках очень важен контекст. Если ты выставляешь сюнгу в ночном клубе, это одно, если в комнате с красным бархатом и зеркалом на потолке — другое, а музейное пространство придает совсем иное ощущение. Мне предлагали делать такую выставку на нескольких частных площадках, но я отказывался. Мне нужно было пространство, которое выхолащивает чувственность.
Сталкивались ли вы с подделками?
Конечно, ведь мы все учимся на своих ошибках. Поначалу вообще часто попадался. Минской династии (Китай, 1368–1644. — Прим. ред.) на E-bay сперва накупил очень много. Там столько «минской династии» лежит по 200 долларов! Я обрадовался, купил это все, притащил в нью-йоркский Sotheby’s — они меня обхохотали. Посмеялись и начали учить.
Меня взял под крыло Эд Уилкинсон, глава отделения Юго-Восточной Азии. Он научил меня, на какие детали в бирманской скульптуре нужно обращать внимание, чтобы отличить подлинник от фальшивки. «Только, — говорит, — я тебя очень прошу, никому не рассказывай! Потому что иначе на следующий год на рынке в Бангкоке появятся фальшивки именно с этими признаками». Я сказал: «Хорошо, молчу!», но они все равно появились, только не через год, а через несколько лет.
На фото: Гандара, IV-V век н.э. Из коллекции галереи
Однажды я купил гандарскую голову, мы с моим реставратором ее вскрыли и поняли, что обычно камень себя так не ведет. Потом я покопался в бумагах и понял, что это абсолютно точная, очень хорошо состаренная копия одной головы из Кабульского музея, далеко не самой известной, она у них даже в каталоге в самом конце. Она у меня лежала в галерее, приходит покупатель, говорит: «Ой, какая голова!» Я говорю: «Это подделка». Он говорит: «Я ее хочу купить как подделку». Я отвечаю: «Я вам ее не продам». Он спрашивает: «Почему?» — «Потому что вы потом скажете, что купили ее у меня и поэтому она настоящая. Нет уж, лучше я ее расколю и в своем искусстве как-нибудь использую».
В последнее время вы много путешествуете по России. Какие ваши любимые маршруты?
Есть несколько мест, куда я мечтаю поехать, даже если уже был там когда-то. Я могу в мае поехать в Хакасию на цветение багульника, а через месяц, в июне, опять туда же — на цветение ирисов. Когда вся степь заполнена ими, это потрясающее зрелище. Или в Калмыкию на цветение маков. Южные люди только пальцем у виска крутят: «Ну, поле, ну, маки на нем растут. И что?»
Хакасия была моей давней мечтой. У меня был однокурсник из Красноярска, он рассказывал, как у них маральник (багульник) цветет, и показывал картинки, которые сам нарисовал. Уверял, что это действительно так выглядит, но я не верил. А через 30 лет попал туда и понял, что он был прав.
На фото: Кладбище кораблей, Териберка. Из личного архива
Кто-то ездит в Хакасию к шаманам и в стéпи, смотреть на «идолищ поганых» периода неолита. Это все тоже интересно, я их тоже посмотрел. Не могу сказать, что открываю что-то новое, чего никто до меня никто не видел. Но даже в общеизвестных местах, таких, как та же набившая всем оскомину Териберка, я ищу что-то важное именно для меня. Там я нашел потрясающие северные просторы, которые невозможно описать словами. Туда нужно попасть, чтобы все самому увидеть и почувствовать.
Каждый находит что-то свое. Вот буквально две недели назад мы с другом с разницей в два дня съездили в заброшенный отель в Петроваце в Черногории. Он притащил оттуда одни виды, я другие. В одной и той же «заброшке» каждый находит свои ракурсы.
Почему вам нравятся заброшенные здания?
Меня всегда это привлекало, я их любил в Италии, в Нью-Йорке. Я не люблю блестящий небоскребный Нью-Йорк, я обожаю его «помоечность». Когда я приехал туда, я был заворожен этой разрушенностью, постепенной сменой цивилизаций, приспосабливанием старых фабрик под жилье. А у нас в России это единственная уходящая натура, которая еще осталась.
Меня никогда не привлекали храмы, которые полностью восстановлены и стоят как новенькие. Так же, как античные статуи: если вернуть ей тот вид, в котором она была изначально, это будет крашеная дулевская игрушка, хоть и мраморная. Античность привлекает своей поломанностью!
На фото: 1. Усадьба Степановское-Павлищево, Калужская область. Из личного архива. 2. Велино. Церковь иконы Божией Матери «Знамение». Из личного архива
Я пытаюсь добиться, чтобы эти церкви консервировали, не восстанавливая, в том виде, в котором они сейчас. У меня нет слез о том, что они исчезают: храм был построен для людей, люди уехали, он разрушается, это совершенно естественно. Нет смысла кричать: «Ах, мы потеряли Россию!», когда среди чистого поля стоит и разрушается церковь XIX века, построенная по типовому проекту. Да, это печально, но людей вокруг нет, поэтому больница заброшена, пионерлагерь заброшен и храм тоже заброшен.
Конечно, хотелось бы, чтобы это все консервировалось, потому что иногда там бывает очень хорошая живопись. Я могу с одной ночевкой съездить за 200–250 км от Москвы, посмотреть какой-нибудь полуразрушенный храм. Потом по дороге иногда бывает очень вкусная шаурма. Я настолько увлекся этими поездками, что даже обменял свой городской седан на внедорожник. Хотя, как говорят в народе, чем мощнее внедорожник, тем дальше идти за трактором.
Эти поездки вам что-то дают для вашего собственного искусства?
Конечно. Там невероятно красивые фактуры: фрески, руины, сломанные вещи — все это дает очень мощный эстетический импульс. Человеческая жизнь, оставшаяся лицом к лицу с беспощадной природой, постепенно уходит, и я это фиксирую на цифровую камеру и в собственные ощущения.
Как художник, я всегда пытался выразить ощущение уходящего человеческого комфорта и передать через это свои чувства. Один раз мы с братом пытались проехать в один храм на внедорожнике, застряли, бросили машину и пошли через непролазные лужи пешком. Пробирались по опушкам, держась за деревья. Так мы нашли потрясающий храм 1880 года с кладбищем.
И вдруг я замечаю, что могилы ухожены, а в храме стоят картонные иконки. То есть бабушки из окрестных деревень проходят эти 10 км по грязи, следят за могилами родственников. Это меня впечатляет, хотя сам я человек абсолютно не воцерковленный.
Фото: личный архив Кирилла Данелии; Fusion Culture Gallery
